---> Город.

День расцветал мягкими полутонами на ее улыбке. У ног извивался и мурлыкал котенок. Хицуи неспешно выводил строгие официальные фразы, неприметно наблюдая за игрой теней на нежной коже ее плеч. Изредка он отрывался от писем, чтобы помочь ей застегнуть платье, ненароком коснуться губами ее руки, поправить прическу... Он любил эти ненавязчивые знаки внимания, теперь он любил ее такой - юной, немного неуклюжей, но изящной и женственной.
Он отправил письма, наскоро оделся, выбрав черный не по старой привычке, а в соответствии с цветом ее платья.
Захватив подарки, под руку, они отправились на восемьдесят восьмой день рождения маленькой лисы.

---> Комната Хами.

Отредактировано Хицуи Акаханно (2009-11-09 18:48:53)

Мягкий огонь плавил тяжелую медь ее волос ярким, выжигал воду с продрогшего тела. Руки его заледенели, устали и едва слушались, завязки поддавались с трудом. Он путался в ее намокшем от их дождя платье и почему-то не верил в ее реальность. Казалось, морока, иллюзия... В какой-то момент ему пришла мысль рассеять эти догадки магией, но он с трудом вспомнил, что сейчас не способен даже на детский фокус.
Наконец, он снял с нее прилипшую к ее телу кожу корсета - она смешно, совсем по-детски подняла руки, снова забыв о наготе... Теперь не нужна была магия - она, такая, какой он ее, кажется, помнил всегда: мокрые пряди в беспорядке, губы опухли от поцелуев, но вся она была теплой, первозданно чистой и вечно живой.
Опустился на колени, осторожно, стараясь не тревожить ее ледяной тканью, освободил от юбок, поборов ее как всегда вернувшееся не вовремя смущение снял тонкое черное белье. Обнял, кое-как поднявшись на ноги, поднял ее, сейчас непривычно тянувшую руки, отнес на постель, закутал одеялом, словно ребенка. Произнес, не то вспомнив о приличиях, не то боясь помешать ее сну, в теплые губы:
- Мне уйти?

Она просила остаться, он не мог ничего, кроме как подчиниться - безмолвно, устало. Он лег поверх одеяла в еще мокрой одежде. Обняв ее одной рукой, моментально окунулся в темноту бессознательного сна, не разрываемого ни движением, ни сновидениями, ни оставившим его чувством...

* * *

Легкой бабочкой впорхнула записка, с тихим шуршанием опустилась на руку Хицуи. Этого хватило, чтобы тут же очнуться от полузабытья. Голова грозила разорваться от боли, все тело ломило от усталости. Сон нисколько не помог прийти в себя, лишь привел в относительный порядок сознание.
Тэсс спала ангелом, спокойная, как-то нелепо сосредоточенная на, казалось, непритязательных снах. Он легко поцеловал ее, стараясь не нарушить ее мерное дыхание, развернул записку.
Впервые за пребывание в Эдетрионе он вспомнил, что является  куратором. Джошуа Рэй. Кто-то из учеников. Хицуи не мог знать, что произошло, но раз Джошуа просит помощи, это может быть нечто достаточно серьезное. Навряд ли он стал бы обращаться по пустякам...
Хицуи поднялся, неслышно прошел по комнате, оделся. Хотел оставить записку, но вспомнилась ее просьба наконуне - она просила остаться.
Призвав чашку кофе из обеденного зала, поцеловал Тэссалию в губы долго, пока она не раскрыла заспаные глаза.
- Доброе утро. Прости, что разбудил. Вынужден идти, хотел предупредить. Я вернусь. Все в записке.
Приподняв ее за плечи, поправив подушку за ее спиной, вложил в ее руки блюдце с чашкой, наполненной терпким ароматом кофе, и тонким листом бумаги. Поцеловав, оставил.

---> Кабинет драмы и изящных искусств.

---> Коридоры.

Словно по заказу, Цисаар безвольно повис у Хицуи на руках, с трудом его тащившего: молодой, в меру упитанный сэнтал в полном расцвете сил весил значительно больше, нежели полумертвый Акаханно. Впрочем, учитывая уже проделанный путь, до комнаты они добрались быстро.
Затянув Цисаара внутрь и предусмотрительно захлопнув дверь, Хицуи критично осмотрел новоявленного больного, за которым ему предстоял уход. Выглядел тот все так же отвратительно - возможно, все же милосерднее было добить его еще в коридорах. Плюнув на собственные мысли, Акаханно покорно стал расстегивать заляпанную рубашку: перспектива заботливо уложить в постель Тэсс всю грязь коридоров Эдетриона, нежно укутав ее одеялом Тэсс, далеко не прельщала. Стянув рубашку, Хицуи снял и странный ошейник, перемыслив все возможное и невозможное на и без того пополненный счет своего коллеги. Скривившись, продолжил экзекуцию не то над Цисааром, не то над собой, расстегнув ремень на предположительно белых брюках. Впрочем, стоит заметить, Хицуи преуспел в этом значительно больше, нежели Хами.

Где-то рядом хлопнула дверь. Совсем близко прошелестели шаги. Хотелось подумать очередное простое человеческое: "Это не может быть со мной", - или хотя бы: "Это не может быть правдой". Но он знал, что она видела, что она переживала сейчас эти секунды неведения, что она мыслила не то и не так. Он ощущал ее отчаяние и страх, он видел ее гордо расправленные плечи, искревленные обидой губы, слезы, готовые сорваться с глаз - она сдержалась, просто подошла к столу и взяла какую-то книгу.
Роковая ошибка. Нелепое дурачество судьбы.
- Простите, не хотела мешать. Мне нужно было забрать… это…
Ее слова, отрешенные, смятые его же рукой - нечаянно опрокинутые, словно ваза с цветами - заставили его очнуться. Проникаясь ее отчаяниям, утопая в ее ужасе, уже из последних сил до сумасшедствия крикнул:
- Дура... Остановись!
Счет шел на секунды... Оттолкнул от себя Цисаара на кровать за его спиной, бросился к ней, зачем-то отобрал ту самую книгу... Поняв, что делает очередную глупость, выпустил бархат обложки из рук, взял ее за плечи, тряхнул - ее голова послушно качнулась вперед и назад, глаза раскрылись во все возраставшем ужасе... Казалось, она откроет рот и с трудом выдохнет кукольное: "Ма-ма!" Но она лишь жестоко молчала. Пришлось говорить самому.
- Тэсс... Он без сознания.... Пойми. Цисаар просто тяжело болен. И Ванесса... Он сам сказал в бреду, что... Я не знаю, почему сюда, но... И не мог же я... Черт. Пожалуйста, просто останься. Прости...
Не знал, за что извинялся, почему сейчас его душило неуместное раскаяние. Он оставил ее одну. Оставил... Но...

Цисаара небрежной рукой Хицуи выкинуло из беспамятства в реальный мир, так как преподаватель философии не озаботился мягким приземлением для преподавателя магической семиотики, видимо, придя к выводу, что жизнь в философском смысле не имеет особой ценности. Встреча с деревянным изголовьем кровати Тэсс была короткой, но продуктивной: с одной стороны тьма расступилась, с другой – эрл даже на крыше не видел таких живописных звезд.
На сей раз терпение феникса-из-тьмы кончилось. Создавая удивительные конструкции из плохо сопоставимых слов, насаживая их одна на другую и гармонично вплетая в повествование, Цисаар с особым изяществом предъявил миру жалобы на боль, жар, а также горе-помощников, оказывающих медвежьи услуги. И выражение «кровь эльфов» было в этой тираде, пожалуй, самым приличным.
На этом бы и закончилось знакомство Хицуи и Тэсс с богатым на «чисто мужские» обороты языком родной страны сэнтала, но альтернативный словарный запас тор-эста воплотился в противоестественного элементаля – создание звука и музыки. 
Как может музыка жить? Каким образом она живет? Есть ли у нее для жизни тело, ум, дыхание?  Музыка подобна телу, она приходит из источника, как луч того духа, который может быть сравнен с солнцем. Это делает  музыку сущностью;  она  живет  подобно существу, у которого есть определенная задача, к выполнению которой оно стремится. И всё бы ничего, но Церео не стихи читал, а под влиянием момента выражал свой гнев, страсть и ненависть, создавая собственного врага. И результат был ужасающим. Жутковатые конечности огромной гуманоидной капли непрерывно булькали. Вокруг нее раздавался неумолчный шепот.
В обычном состоянии волшебнику понадобилось бы несколько дней, чтобы все сделать правильно и вызвать элементаля звука, подчиняющегося хозяину. Это же чудовище было свободно и …агрессивно. Только одного его рыка хватило, чтобы отправить в небытие внешнюю стену замка. В помещение ворвался ветер.
Сев на постели, полураздетый маг, парализованный неожиданностью и столь неподходящей ко времени демонстрацией своей силы, взирал на монстра, у которого не было ничего общего с тварями из медункта, и в первую очередь – в нем не было ничего смешного…

Бессилие отдалось невесомым прикосновением неуловимой боли по щеке, не ощутимой, лишь мыслимо осязаемой, но, непременно, реальной боли.  Лишь запоздалым удивлением обнаружила себя в кресле: Хицуи держал, нес на руках, а теперь протягивал чай.  Руки покорно обхватили жаркий фарфор, взгляд, по-прежнему мертвый, впивался в золотистый омут; согревалась, таяла, все еще хранила под бледной маской лица непролитые слезы. Им уже и не суждено было показаться: опоздали. Да и нет ничего настоящего в слезах, когда за спиной, перед глазами, по бокам, по всему периметру души и в сердце – непреодолимая боль, сходная боли утраты, вымораживающая, словно сотни ледяных игл, впивающихся в душу. И уже не жалеешь себя и не пытаешься высвободиться – затвердело, окоченело, и сердце бьется с трудом, совсем неслышно.
Теперь отступало и сумасшествие, хотя тело все еще сковывал невидимый страх. С горячими глотками спокойствия Тэссалия научилась слушать, теперь ловила неподвижные слова, каждое по кусочкам в предложениях.
Несусветная глупость – представить, сравнить – представляла слишком живо и так безумно, что почему-то верилось. Осколки одиночества постепенно собирались в мозаику, оставаясь, между тем, острыми и грубыми на ощупь. И, может, и сама не дослушала бы до конца, склеила бы поднятым изо льда потоком слез хрупкие детали, но ее опередила льющаяся изо всех углов, с потолка и стен брань всеми позабытого сэнтала.
Тэсс дернулась, опрокидывая чашку с недопитым чаем на паркет, усыпая пол мелким белым крошевом осколков. Тишина больше не властвовала комнатой. Всеми звуками завладело странное, самодовольное существо, разрастающееся, словно питалось секундами, и превращающее помещение в эпицентр магических действий ультразвуковых волн. В дребезги разлетелась стена, опрокидывая на лица собравшихся потоки безудержного ветра. Тэссалия замерла, едва улавливая последовательность событий. Ладонь каким-то образом оказалась сжатой в руке Хицуи, неосознанно и несколько нелепо.
Сейчас знания Тэссалии могли бы пригодиться, если бы способность трезво мыслить вернулась бы чуть раньше, то она, непременно, попыталась бы ослабить сущность. Увы, комната, пропитанная насквозь безумием, болью и разрушительной силой сэнталовой магии лишь раззадоривала элементаля, хотя, вероятно, сбивала и с толку.
Существо, следуя естественному инстинкту самосохранения, стремилось исчезнуть поскорее, избегая печальной участи перенасыщения и забвения.

---> Комната Джонатана.

Теперь Хами притянула Микуру к очередной двери - все так же не спрашивая и не интересуясь о желаниях подруги-старосты. Лису давно интересовала эта дверь - за ней раздавался невообразимый грохот, крики, пение, словно там ставили какую-то интересную пьесу, на Хами все же немного побаивалась заходить туда. Впрочем, так как сейчас с ней была Микуру, маленькой лисе было все ни по чем.
Привычно постучавшись и прокричав-пропев "Здравствуйте!" Хами ворвалась в комнату. Почти все пространство ее занимал огромный человек из странного желе. Хами сегодня уже видела многих, поэтому и сейчас она не растерялась:
- Здравствуйте! Простите... Хами дарит форму! Только... У Хами, наверное, нет такого размера.
Хами смутилась и хотела уже уйти, но тут она услашала знакомый голос... Из-за того, что прямо перед дверью стоял незнакомый человек-желе, Хами не могла видеть дядю Цезаря. Аккуратно прокравшись и вынырнув с другой от него стороны, лиса кинулась на шею преподавателю:
- А почему дядя Цезарь ушел с утра? Хами было скучно... И холодно... Хами хочет еще так поиграть!
Произнеся это, лиса припала губами к губам Цисаара в отнюдь не детском поцелуе.

Кажется, их коллективное сумасшедствие прогрессировало. На смену невразумительному существу прибежали две студентки, одна из которых мялась у порога, вторая же...
- А почему дядя Цезарь ушел с утра? Хами было скучно... И холодно... Хами хочет еще так поиграть!
Она целовала Цисаара - не те касания губами щеки, а...
Маленькая лиса, эта девочка с рыжими ушками, невинный демон просто не сознавала, что делает, не понимала запретности происходящего.
Пытаясь хоть как-то прервать нелепую затянувшуюся сцену, нарочито спокойно произнес:
- Девушки, Вы чего-то хотели? Мы немного... заняты.